её истерические рыдания, обвинения и угрозы. Главврач, поговорив с ним, посочувствовал искренне, но объяснил, что госпиталь — военный, и их психологи умеют работать совершенном в другом направлении. Вам в Москву надо, уважаемый — мы тут бессильны, к сожалению. Заглушить ее медикаментозно можем, но потом — как?
А к Моне Ли перестала приходить та женщина, в коричневом платье, расшитым по подолу тусклой золотой нитью. И никто во сне не садился на ее кровать, и не гладил ее по голове.
Пал Палыч гулял с Моной по госпитальному парку. Цвели розы, от белых до иссиня-черных, но их душное великолепие вызывало не радость, а какую-то смутную тоску. Мона все время переходила из одного настроения — в другое, но не плавно, а резко. То она была хохотушкой, совсем девчонкой, которой бы в куклы играть, а то внезапно становилась изможденной, усталой, и какой-то груз давил на неё, и она замыкалась в себе, зрачки ее расширялись — она будто бы уходила в другую, чужую жизнь. Коломийцев в эти минуты сам начинал чувствовать острое беспокойство, беспомощность — так собака, видя, как плачет хозяин, только ластиться у его ног, тычется носом в колени, а помочь не может ничем.
Марченко начала выходить давно, и, привыкшая относится к себе строго и требовательно, делала гимнастику, занималась на велотренажере и потребовала для себя бассейна в утренние часы. Почувствовав себя окончательно хорошо, она даже провела творческую встречу для сотрудников госпиталя, а потом уж, окончательно вдохновившись аплодисментами и букетами роз, срезанных тут же, в садике, встретилась и с лежавшими в госпитале больными.
— Ты знаешь, Паша, — говорила она тем же вечером Коломийцеву, зашедшему навестить её, — ты знаешь, какая я все-таки стерва! Мне ничего не нужно, только вот это, — Лара сделала движение пальцами, будто пощупала что-то неосязаемое, — вот это — ЛЮБОВЬ, исходящую именно от зала! Мне мало восторга зрителей, встречающих меня на кинопремьере — это все — не то! В театре я играть не хочу! Зависеть от одного самодура, быть его музой, тащить на себе репертуар, а потом дождаться, что придет какая-нибудь фифа из училища, и всё! Вымаливать себе роль? Нет-нет! В кино — я богиня! Удачный ракурс, хороший грим — я буду играть, пока снимают. Разве я хуже Орловой, а? Паша! Скажи мне честно — хуже?
— Лучше, Ларочка, — Коломийцев целовал ее запястье, — ты лучше всех!
— Пашка! — Лара смеялась своим фирменным, дробным смешком, давая налюбоваться великолепными зубами, — ты отчаянный лгун, но знаешь, я, пожалуй, люблю тебя! В тебе есть что-то, чего мне не хватает в этих богемных мальчиках, которые видят только себя и свою славу. Я бы, даже, вышла за тебя замуж…
— Выходи, Лара, — Пал Палыч сам смутился от своих слов, — ты же видишь, я влюблен в тебя, и влюблен давно.
— Паша-Паша, — Марченко потянувшись, подошла к открытому окну, — хороший ты, Паша. Но я-то стерва! Я тебе жизнь порву на части, и склеивать не буду. Люби меня, так, идёт? — Коломийцев, смутившись окончательно, вышел из палаты.
— Эх, хороший же мужик, — сказала себе Лара, — хороший! Пусть живёт…
Глава 38
Мара Гипфель и Клара Каштанова торчали в монтажной. Курили, просматривали, монтировали, ахали, толкая друг дружку локтями. Довольный Псоу стоял над ними, обняв за плечи:
— А? Девчонки? Как вам?
— Слушай, Вольдя, — Мара ткнула пальцем в верблюдов, — откуда ты там такой зоопарк собрал? Бегал по пустыне? Это же просто «Клубу путешественников» или «В мире животных» продать не зазорно… шикарно, а кони-то, кони! Ну, с костюмами вы тут немного промахнулись, — это бедуины, а тебе там, скорее, нужны туареги.
— Мара, ты хорошая девочка, но не надо умничать! Они же не в сарафанах и не в косоворотках. Восток, он … — Псоу развел руки в стороны, — он, Восток. Он тебе не запад, он — ого! Бедуины эти мотаются туда-сюда. Это экзотика, я так это понимаю. — Тихая Клара, поправив очочки, спросила:
— Вольдемар Иосифович, это ведь сумасшедшие деньги, как вам это все профинансировали?
— За госсчет, дорогуша! Мы участвовали в освобождении Лары и Моны, просто, как полноправные бойцы! Мы шли на верблюдах, как Бендер с Корейко!
— Так это же материалы, попадающие под гриф «гостайна»?!
— Ой, Клара, не нагнетай! В чем тайна? В ишаках? Тут ни одного лица не видно, не нужно лишней паники, — Псоу попросил перемотать назад, — вот, видишь? Идут себе, сворачивают, стоят, идут дальше. Ладно, мадамки, склеивайте по меткам, я завтра отсмотрю, — и Псоу вышел из монтажной. На душе у него было так погано, что и говорить не стоит. Тихая Клара была права. Абсолютно права. Нужно было срочно что-то делать. Но что? — Псоу помотал головой, — снять копии? А прятать где? И зачем прятать, если придется весь эпизод вырезать? Ох, когда я уже уеду отсюда? Когда? Нужно эмигрировать, Голливуд ухватится за меня, я-то знаю! У них сказки вообще не умеют снимать! Только я и Уолт Дисней. Всё! И никакой цензуры, а какие деньги! Мама моя, ты знаешь? Какие там деньги! Я бы … — Псоу вставил ключ в замок на двери своего кабинета. Дверь открылась сама собой. Два человека, в утомительно серых для глаз костюмах, в галстуках, одинаково причесанные, коротко стриженые, просматривали содержимое папок на его столе.
— Господа-господа! — Псоу подошел к одному и попытался вырвать папку из рук, — кто вы такие? Вы что тут делаете, позвольте спросить? Что за самоуправство! Здесь кабинет, а не, не… не какая-то кладовая! Да кто вас сюда пустил? Я буду жаловаться! Тот, у которого режиссер отнимал папку, дернул чуть сильнее, и Псоу, потеряв равновесие, чуть не упал. Под носом у него розовел прямоугольник удостоверения с фото и печатью. — Простите, — Псоу сел на канцелярский стул, — простите. Чем моя скромная персона заинтересовала столь уважаемое ведомство?
— Где материалы по Ташкенту? — спросил второй, листавший бумаги, — нас интересует именно Ташкент. Не в ваших интересах говорить, что отснятые пленки были засвечены или утеряны. Где плёнки?
— В монтажной, — убитым голосом сказал Псоу. — Всё там. Почти смонтированный фильм…
Люди в серых пиджаках переглянулись, первый сказал:
— Ну, что, где у вас тут пленки держат? Держат, — про себя сказал Псоу, — держат!
— У нас, — сказал он вслух, — пленки хранятся в особо предназначенном для этого хранилище. Там условия созданы — температура, влажность. — Вот и хорошо, — первый поднял с пола «дипломат», — пройдемте. Псоу шел коридорами, лесенками — вверх-вниз, вбок — и мучительно соображал, как спасти отснятый материал. И ничего не мог придумать. Оттянуть пару часов поисками в хранилище — глупейший ход, но сдаться без боя было решительно невозможно. Тянул
